12.21 > рождение в королевской ветке

05.22 > посвящение в оруженосцы

11.22 > потеря брата, уход за потерявшим рассудок отцом

12.22 > испытание, дележка дичи, посвящение в воители

04.23 > потеря отца

06.23 > назначение на новую должность

[indent] ласкает слух октавами друга, брата, отца: — ████████ ███.
[indent] и те садятся так хорошо, словно взаправду и не были крадены, а всегда принадлежали ему.

безвременник
болотник
василистник
стрелолист
чертополох

патрик михаэль фон орнитогалум

под шеей — дар в котячьем обличии.
единственная причина не сомкнуть клыки крепче.

за занавесью — боле не разглядеть.
чеканный шаг.
это смешно.

он подхватывает разбросанные кем-то другим драгоценности, марает вычерненным чародейством, завесью, золой, трещинками. пересчитывает: изумруды, сапфиры, рубины, три янтарных камешка и один агат. лилейно пряча в чернильных пятнах, знает: в раскалённых жадностью пальцах все до единого обратятся из святого витража дробленным стеклом.

— до тех пор, пока не будет указан путь. — негромким раскатом вьется фальшивое знание и знание истинное, порастает поверх брони горелой отравленной муравой и корневищем протискивается под, нежно оплетая аорту. он ведёт плечом, никак не меняясь в лице. привыкает к новому — старому — чувству и кутается студёным ветром, и в затишье слышит голос его, и песню, и как будто бы даже видит: поддавшись ехидному шепоту-шелесту, тот крепчает, учится отбрасывать вытянутые тени, пожирающие мертвенное сияние звёзд, и в его разинутой пасти последовательно гаснут огни путеводных, и теперь даже кажется — то так правильно. равнодушные травы покачиваются, отряхиваясь от их осколков. советник задерживается только на на единственной — самой бойкой и вёрткой — вспышке, укрывшейся от проклятья за лимонным венцом. самой презренной. самой ненавистной. самой гадкой. самой родной. инстинкт палача надкалывается. не прощая себе, просит: пусть та останется,  — а выжженный лес вновь не порастет травами.

птицемлечник смотрит на беззвёздную с прежней въедливостью, но без прежней мягкости: малахитом прочерчивает нить, линию, возведенную в лунную высь грань или гору, за которой пустынь — есть и будет, за которой он — неизменно и навсегда их, пришедших следом, этих хребтов, этих судеб, его, и за которой он — никакая не плата. ни тогда, ни сейчас, ни потом.
                                                                                                                ни когда-либо вообще.

— прежде, — шероховатые октавы скребут нёбо, оставляют порезы на языке, — нам следует проститься с соплеменником.
и удавленный клокот падает угольком куда-то под сердце, обрамляя ожогами изнутри.

перекидывается к горечи звезд. зреет в ней что-то, кроме.
и, запутавшись в янтарных переплетениях — вспоминая, помня, не забывая вовсе, — стянуто выдыхает.

уголки губ в привычке тянутся выше, но не выдают никакой радости.

— мне известно наверняка: тебя не стоит просить о подобном, — уголки губ неизменно тянутся выше, но не выдают никакой радости, — ты и так это сделаешь.

твёрдая чеканка — завесь изящному шагу, выпирающие лопатки — мишень. птицемлечник глядит куда-то вперёд, минуя острые раскалённые взоры, что иглами ему аккурат под шкуру, минуя грязные слова змеиных сердец, глядит куда-то вперёд — без витиеватой усмешки и лукавого озорства, с гуталиновыми полосами заместо зрачков, с расколовшейся сливочно-розовой сказкой о безвозмездном благе и жжением меж когтей, тающий золотистым очерком — птицемлечник настоящий.

под шеей — дар в котячьем обличии, его главная причина не сомкнуть клыки крепче и сохранить трезвость разума. ёрзает, трясется и хнычет, потрясенная. он жалеет, что не нарвал листьев иль перьев, дабы прикрыть озёрца-глаза, спрятать и уберечь последнюю детскую сказку, что мотылькового крылышка — хрупче. мотылькового крылышка, сохраненного в зубах леопардовых и чужих — вопреки.

пустынь говорил, что видел их души.
советнику хочется засмеяться: нельзя увидеть то, чего нет.
но он сам не слеп. к великому, страшному сожалению, украдкой задев светлые переплетения пятен:

что-то
всё таки
есть.

— пополнение, — кратко оповещает туманную княгиню, прежде чем аккуратно и беззастенчиво опустить котёнка в пёстрый мех, укрывший большую часть спасённого из-под завалов выводка. уловив обрывки детских голосов, склонённый, промолвит спокойным и мягким шорохом, прежде чем отстраниться: — у меня под лапами — земная твердь, я чувствую ветер в своей шерсти и слышу множество голосов, — глядя на палевую девчушку, наконец-то воссоединившуюся с семьей, — теперь расскажи им, что слышишь и чувствуешь ты.

выпрямляется во весь рост, отыскивая подёрнутый солнечной краской взор.
задержавшись, кивает неторопливо, едва приметно. и монотонно соскальзывает обратно, к оставленной позади королеве, всё ещё нуждающейся в поддержке и тропах, что выведут к лекарским полосам.

скованное облегчение — сохранность и целость соплеменников, пускай зелень то и дело тянется к смольным ворохам, бездыханным и обездвиженным. птицемлечник даже не старается — всматривается и не узнает, за что две жизни, на чаше весов превосходящие и его собственную, и десяток таких же как он, вывихнуты предками разом.

буревестник.
пустынь.
пустынь.

пятнами выкрашенный — дуновением листок с ветки сорванный и им же подхваченный, следом проворно, гибко, и уже не его закручивает вихрем, но что-то — кого-то — ещё. он упруго отталкивается от земли, когтями тянется, нагоняет: ему бы поймать, удержать, успеть. 

бок к боку — марью, флёром, едва ощутимым прикосновением, и после подле встать, оградить и огородить, щитом на чужие стрелы — сердцем.
на него птицемлечник не смотрит вовсе — на него, такого живого, смотреть донельзя-

чужая правда — опять, как тогда —
                                       приговором.

он подхватывает разбросанные кем-то другим драгоценности, марает вычерненным чародейством, золой, трещинками. пересчитывает: изумруды, сапфиры, рубины, янтарные камешки и агаты. лилейно пряча в чернильных пятнах, прощается, зная: в раскалённых жадностью пальцах все до единого обратятся из святого витража дробленным стеклом.

— до тех пор, пока не будет указан путь. — негромким раскатом вьется фальшивое знание и знание истинное, порастает поверх брони горелой отравленной муравой и корневищем протискивается под, нежно оплетая аорту. он ведёт плечом, никак не меняясь в лице. привыкает к новому — старому — чувству и кутается студёным ветром, и в затишье слышит голос его, и песню, и как будто бы даже видит: поддавшись ехидному шепоту-шелесту, тот крепчает, учится отбрасывать вытянутые тени, пожирающие мертвенное сияние звёзд, и в его разинутой пасти последовательно гаснут огни путеводных, и теперь даже кажется — то так правильно. равнодушные травы покачиваются, отряхиваясь от их осколков. советник задерживается только на на единственной — самой бойкой и вёрткой — вспышке, укрывшейся от проклятья за лимонным венцом. самой презренной. самой ненавистной. самой гадкой. самой родной. инстинкт палача надкалывается. не прощая себе, просит: пусть та останется,  — а выжженный лес вновь не порастет травами.

птицемлечник смотрит на беззвёздную с прежней въедливостью, но без прежней мягкости: малахитом прочерчивает нить, линию, возведенную в лунную высь грань или гору, за которой пустынь — есть и будет, за которой он, неизменно и навсегда — их, пришедших следом, этих хребтов, этих судеб, его. за которой он — никакая не плата. ни тогда, ни сейчас, ни потом.
                                                                                                                ни когда-либо вообще.

— прежде, — шероховатые октавы скребут нёбо, оставляют порезы на языке, — нам следует проститься с соплеменником.
и удавленный клокот падает угольком куда-то под сердце, обрамляя ожогами изнутри.

перекидывается к горечи звезд. зреет в ней что-то, кроме.
и, запутавшись в янтарных переплетениях — вспоминая, помня, не забывая вовсе, — стянуто выдыхает.

— мне известно наверняка: тебя не стоит просить о подобном, — уголки губ неизменно тянутся выше, но не выдают никакой радости, — ты бы так поступила и без моих слов, — — это личное. и этот долг я уплачу сам. ты сама определишь, как. пока он будет подле твоего дома и до тех пор, пока не покинет туманную землю — сбереги его, горечь звёзд.

— горное племя! — — . пора возвращаться домой.

→ горы

твёрдая чеканка — завесь изящному шагу, выпирающие лопатки — мишень. птицемлечник глядит куда-то вперёд, минуя острые раскалённые взоры, что иглами ему аккурат под шкуру, минуя грязные слова змеиных сердец, глядит куда-то вперёд — без витиеватой усмешки и лукавого озорства, с гуталиновыми полосами заместо зрачков, с расколовшейся сливочно-розовой сказкой о безвозмездном благе и жжением меж когтей, тающий золотистым очерком — птицемлечник настоящий.

под шеей — дар в котячьем обличии, его главная причина не сомкнуть клыки крепче и сохранить трезвость разума. ёрзает, трясется и хнычет, потрясенная. он жалеет, что не нарвал листьев иль перьев, дабы прикрыть озёрца-глаза, спрятать и уберечь последнюю детскую сказку, что мотылькового крылышка — хрупче. мотылькового крылышка, сохраненного в зубах леопардовых и чужих — вопреки.

пустынь говорил, что видел их души.
советнику хочется засмеяться: нельзя увидеть то, чего нет.
но он сам не слеп. к великому, страшному сожалению, украдкой задев светлые переплетения пятен:

что-то
всё таки
есть.

— пополнение, — кратко оповещает туманную княгиню, прежде чем аккуратно и беззастенчиво опустить котёнка в пёстрый мех, укрывший большую часть спасённого из-под завалов выводка. уловив обрывки детских голосов, склонённый, промолвит спокойным и мягким шорохом, прежде чем отстраниться: — у меня под лапами — земная твердь, я чувствую ветер в своей шерсти и слышу множество голосов, — глядя на палевую девчушку, наконец-то воссоединившуюся с семьей, — теперь расскажи им, что слышишь и чувствуешь ты.

выпрямляется во весь рост, отыскивая подёрнутый солнечной краской взор.
задержавшись, кивает неторопливо, едва приметно. и монотонно соскальзывает обратно, к оставленной позади королеве, всё ещё нуждающейся в поддержке и тропах, что выведут к лекарским полосам.

скованное облегчение — сохранность и целость соплеменников, пускай зелень то и дело тянется к смольным ворохам, бездыханным и обездвиженным. птицемлечник даже не старается — всматривается и не узнает, за что две жизни, на чаше весов превосходящие и его собственную, и десяток таких же как он, вывихнуты предками разом.

буревестник.
пустынь.
пустынь.

пятнами выкрашенный — дуновением листок с ветки сорванный и им же подхваченный, следом проворно, гибко, и уже не его закручивает вихрем, но что-то — кого-то — ещё. он упруго отталкивается от земли, когтями тянется, нагоняет: ему бы поймать, удержать, успеть. 

бок к боку — марью, флёром, едва ощутимым прикосновением, и после подле встать, оградить и огородить, щитом на чужие стрелы — сердцем.
на него птицемлечник не смотрит вовсе — на него, такого живого, смотреть донельзя-

чужая правда — опять, как тогда —
                                       приговором.

советник ухватывает краем уха сцеженный с девичьих уст едкий шепот, пока затихшие звуки тишью лезут под кожу и копошатся, копошатся, копошатся червивым, голодным, прожорливым, подъедая прикрытую медным доспехам изнанку. украдкой тёмной, пузырящейся и шипящей — к племяннице, уязвлённой этой новой изуродованной реальностью, и в нём сочувствие, сострадание — на донце жилы, а всё же есть. а всё же-

украдкой тёмной, пузырящейся и шипящей: — не сейчас, — и — даже. не. смей.

а после подхватывает разбросанные кем-то другим драгоценности, марает вычерненным чародейством, золой, трещинками. пересчитывает: изумруды, сапфиры, рубины, янтарные камешки и агаты. лилейно пряча в чернильных пятнах, прощается, зная: в раскалённых жадностью пальцах все до единого обратятся из святого витража дробленным стеклом.

— до тех пор, пока не будет указан путь. — негромким раскатом вьется фальшивое знание и знание истинное, порастает поверх брони горелой отравленной муравой и корневищем протискивается под, нежно оплетая аорту. он ведёт плечом, никак не меняясь в лице. привыкает к новому — старому — чувству и кутается студёным ветром, и в затишье слышит голос его, и песню, и как будто бы даже видит: поддавшись ехидному шепоту-шелесту, тот крепчает, учится отбрасывать вытянутые тени, пожирающие мертвенное сияние звёзд, и в его разинутой пасти последовательно гаснут огни путеводных, и теперь даже кажется — то так правильно. равнодушные травы покачиваются, отряхиваясь от их осколков. советник задерживается только на на единственной — самой бойкой и вёрткой — вспышке, укрывшейся от проклятья за лимонным венцом. самой презренной. самой ненавистной. самой гадкой. самой родной. инстинкт палача надкалывается. не прощая себе, просит: пусть та останется,  — а выжженный лес вновь не порастет травами.

птицемлечник смотрит на беззвёздную с прежней въедливостью, но без прежней мягкости: малахитом прочерчивает нить, линию, возведенную в лунную высь грань или гору, за которой пустынь — есть и будет, за которой он, неизменно и навсегда — их, пришедших следом, этих хребтов, этих судеб, его. за которой он — никакая не плата. ни тогда, ни сейчас, ни потом.
                                                                                                                ни когда-либо вообще.

— прежде, — шероховатые октавы скребут нёбо, оставляют порезы на языке, — нам следует проститься с соплеменником.
и удавленный клокот падает угольком куда-то под сердце, обрамляя ожогами изнутри.

— пустынь нагонит вас после.

не оставив пространства для дальнейших обсуждений, медленно отстраняется.
отходит к можжевельнику, дабы обсудить, кто именно понесёт тело.

напоследок, перед самым уходом, перекидывается к горечи звезд. зреет в ней что-то, кроме.
и, запутавшись в янтарных переплетениях — вспоминая, помня, не забывая вовсе, — стянуто выдыхает.
незримое толкает в спину.

— мне известно наверняка: тебя не стоит просить о подобном, — уголки губ неизменно тянутся выше, когда он вновь оказывается ближе, но не выдают никакой радости, — ты бы так поступила и без моих слов, — как поступила с этими котятами. с этим племенем. с нашим племенем, совершенно его не зная. птицемлечник, внимательный сам — ничего от неё не утаивает, пускай лилейному сердцу то и почти постыдно. а странное чувство щекочет рёбра. назойливое предчувствие. невыносимая жажда последнего шанса. возможности — повлияв, исправить хоть что-то, коль не сможет... не сможет? не смог. — это личное. и этот долг я уплачу сам. ты сама определишь, как. — мрачнея, шепчет со всей серьезностью, — пока он будет подле твоего дома и до тех пор, пока не покинет туманную землю — сбереги его, горечь звёзд.

— горное племя! — выцепляя оттенком болот товарищей, хвостом подзывает тех поближе. — пора возвращаться домой.

и, дождавшись воинов и воительниц, тихой поступью исчезает в чужих лесах.

→ горы