— лиходей?

воронёнок не поет заливистых птичьх песен; тем, что осталось от голоса — бередит опавшие цветочные лепестки, мелкой рябью шелестит по озёрной тиши. пожары затухли. в них леса осыпались углём, сажей, ворохом тихого пепла. замолкли, растеряв всех зверей и птиц. приблизиться страшно, коснуться страшно. кажется, что и воин, поведя плечом, обернётся горчащей пылью; когда она вздохнет — развеется вовсе.

но она подходит, покуда ещё не покрылась медная шерсть корой. замирает около, совсем-совсем рядом, и теряет слова. сердце щемит. как это всё знакомо. что сказать? как зализывать рану, которая не тут, снаружи, а где-то там, глубоко-глубоко, кровит и бьется, и травит? дева опускает голову. и если бы сама знала, то не скулила бы в безлунные ночи, сжимаясь в комок и душой, и телом.

и она, нащупав эту мысль, более не может её потерять.

— это не твоя вина.

— что это? — малахитовые стрелы пронзают цветок, вплетенный за тёмное ухо.

— это, — воронёнок рассеяно вздергивает подбородок, словно пытаясь углядеть причину пятнистого вопроса, — тальник вплёл. мне и тихолапу. на удачу.

стрелолист молчит.
она знает — когда у того заканчиваются слова, это значит, что быть беде.

х

— стой.

воронёнок замирает по инерции, ведомая золотистым голосом. удивленно круглит глаза, стоит коту приблизиться совсем близко. жар чужого дыхание опаляет щеку. она жмурится и пытается увести морду в сторону, на что получает раздраженное и тихое «не дёргайся». спустя секунды понимает, что он что-то... вплетает?

— синий — цвет тоски, — поясняет стрелолист, колдуя над тёмной шерстью, — тебе её и без того много. если не разбавить чем-то ещё, то будет выглядеть совсем грустно. о какой тогда удаче может идти речь?

воронёнок хмурится.
она сомневается, что тальник вкладывал в свой подарок такой смысл.

— это вьюнок. он белый, как твои плешивые звёзды, — отстраняется, окидывая зеленью результат. кажется, он доволен. улыбается, вспыхивая искрами. вместо извинения за порицание веры отдает мягкое, — не злись.

мягка пелена тоски заволакивает изумрудные всполохи, прикипевшие к самоцветам-сапфирам. птицемлечник тянет уголки губ характерно — почти. проминаются на щеках ямочки и изломы; кровоточат чем-то вымученным, изнуренным.
                                                                                                                                                                                              ласковым.

— они быстро растут, — бурлит кошачья мягкость в гортани — тихая и простая, как всё в этой чёртовой палатке. он касается потомства осторожной украдкой, возвращая изумрудные всполохи деве с парочкой новых сколов, — и всё больше похожи на родителей.

кошка вздрогнет — он предупредительно качнет хвостом, смягченно наклонив голову.

ему не надо говорить ничего лишнего.
ничего лишнего не надо говорить и ей.

в конце концов, она ни в чем не виновата.
а он давно свыкся — в нём это воспитали, выдрессировали, — с проигрышем.

в нём нет никакой злобы, обиды даже. он бы никогда не смог дать ей то, что подарил его брат. она бы никогда не смогла в нём найти-
и это правильно.
предки, это так правильно.

                        ( почему же так дерет сердце? )

[indent] тянут куда-то выше позолоченные паутинки тёмные уголки, обнажая жемчужные переливы с неестественной и уместной мягкостью, нежностью, приторно-липкой сладостью — у вороны от этой улыбки вскакивает уровень сахара и пересыхает во рту, распуская кисловатые трещинки по линии губ.

[indent] она снова чувствует себя воронёнком.

[indent] — отойди, — говорит не своим голосом, не сводя раскалённых дисков с остывшей стали. торчат неказисто короткие перья. и крылья не бьют — лишь дрожат. слабая, жалкая птичка. она повторяет с надрывом: —  отойди, золотопряд.

[indent]

[indent]