моё изобильное ртутное небо, море голодное, шелест
/странно, ещё почему-то мне надо назвать тебя пончик/,
я шел по пятам, я почти дышал тебе в шею,
я считывал твой безобразный почерк
всё это время – в таких глубинах, преисподнях, днищах,
где пустота такова, что кинь лучик света – и он потонет –
где никто никогда, мой зловещий взгляд, никого не ищет,
где я выл, срывая связки под ноль,
и обдирал ладони.
просто чтобы ты знала, догадывалась, совсем крупицу,
как догадывается о волках одинокий к чертям барашек.
боль не повод – ни разу не повод – остановиться,
боль – это повод спускаться.
спускаться дальше.
оглянись, посмотри – я сто лет как не ангел, а ты не демон,
мы взаимо-нейтральные и взаимо-нейтрализуемые.
если смешивать остролистый свет и тягучую темень,
то – художники врали – выходит не грязь,
а сумерки.
так что
сколько бы я не ломал костей, не выблевывал кровь и ошметки,
не считывал твой безобразный почерк – по-торопливому бегло,
я пройду через ад – пусть безумным в конец,
до остатка – мертвым –
чтобы лечь и уснуть с тобой под снегом и пеплом.
чтобы лечь и проснуться с тобой под снегом и пеплом.
