маковка киноварью расползаются змеиные полосы по девичьим изгибам, переплетаются с медью, нарастая урсовой чешуей поверх размытой и редкой соли; мерцают в полутьме колдовские огни, от кровавой луны отколовшиеся, не греющие. складная, плавная, гибкая, как подобает всякой дочери ночи, но приметно выше и крепче любой из них. ответственная, оберегающая, внимательная и прозорливая, во многом полагается на интуицию и в том не промахивается; с развитой эмпатией, но не сентиментальная; утаивающая, недоверчивая, злопамятная и ранимая. макушка без конца всматривается в качающуюся толщу, щурясь от щиплющей глаза соли, ежась, сносимая шквальным ветром — неустанно молится, просится, поклоняясь зыбкой пене с утеса, нашептывая послания ускользающему ручейку, засыпая подношения песком, пряча меж камней, зарывая в липкую грязь — духам, штормящей, наконец, непокорному аль проклятому ильфу (пусть пропадет все пропадом). там и тут, тут и там, под покровом ночи, перебежками, закутанная маревым заговором и темнотой. море остается необыкновенно тихим. красная клякса на незапятнанной глади, с гнусью и чернью заместо гуталиновых волн в переплетениях вен: она губительным сорняком прорастает под чужими лапами, под шкуру зарывается блохой и несущим болезнь клещом — под кожу, расковыривая до кровавой раны, до неминуемого проклятья и погибели. от них троих отшатываются, как от прокаженных, на них смотрят так, словно не хотят видеть, знать, сглатывая жалость и отвращение — хотят забыть, выцарапать, убрать яростно и стыдливо, наконец, избавить, пусть смоет позор океан. макушка, конечно, еще не понимает, за что, почему, она ничего из этого в себе не видит, когда находит лужу и смущенно смотрится — там только тощее, несчастное, недолюбленное, но, если честно, совершенно обычное. ничего, за что стоило бы платить целой жизнью. они живут под боком новой последовательницы — под тихий шорох ее голоса, под шепот своих перманентных страхов. прячутся, стараясь не попадаться на глаза никому, кроме, даже ровесникам — игры их становятся опаснее, шутки — злее. однажды макушка взволнованно лепечет на братское ухо, чтобы не затевал ссоры, и, не выдержав сама, бросается в драку первая. не кается после — ей не за что, пеночка отмолила свой грех сполна, — лишь надрывно плачет, вновь убегая за ограду в ночи просить море о, размазывая по переносице красные бусины. и больше к другим не выходит. они не знают, что конкретно произошло: лишь чувствуют грядущие перемены, повисшие в воздухе кровью. когда в палатку заходят чужие, прячутся по расселинам, забиваются шипящей змеиной гурьбой в самый дальний из уголков, надуваясь в невнятное и зловещее. макушка прижимается к братскому плечу, деля его тень с сетрой. выглядывает испуганно и сердито. из-за штормового гула возникает лишь марь. на негнущихся лапах она выныривает следом покорным ребенком: растерянная, озирается, но до последнего бережет доверие, возникшее между, не ведая, что этой ночи будет вовек отдана, спрятана чужим богом за разлившимся руслом черной речки, без права на выбор аль возвращение, покуда судьба всегда забирает свое, и цена назначена: за небьющееся сердце стража — три дрожащих детских.
чаща мурлычет и шепчет, просит внимания, посмеиваясь хрустом веток за алой спиной, примеряясь затаившейся крапивой, присматриваясь смазанными тенями на периферии. макушка въедливо вглядывается в кутерьму ветвей, навостряя острые уши, ведя плечом, объятая душистыми травами — мысленно просит лес прекратить забавляться над ней, но так и не придает значения. духи, раззадоренные, становятся настойчивее и громче. она еще не умеет их слушать — она только учится жизни: впитывать болотные сказки, спать под боком кого-то, кроме. не бояться взрослых, не ощериваться на тени. играть с другими котятами, не выпуская когтей. водить с ними дружбу. хотя бы пытаться. спустя несколько долгих лун в них почти не остается моря — за исключение крови, так и не утратившей соли, и болящих на ураганы шрамов, — они срастаются с лесом, ночью, лунным светом, и уже не помнят, каково было спотыкаться в темноте. озвученный в детстве приговор развивается по ветру пеплом — макушка взрослеет. и никакое это не солнце в прямоте прикипевшего взгляда, никакое это не тепло в аккордах гласа — лишь рассеянный свет желтолицей луны и шипящий треск разрубленных проводов, что на донце межребья вьются, щекоча зарубцованное девичье сердце. больше не прячась, она всегда смотрит подолгу: что-то такое в глазах напротив ищет, опасливо, недоверчиво, словно исчезнувшее разом бельмо с выцветших глаз ослепшего или палку, забытую живодером. молча, разговаривая. еще котенком она учится передвигаться бесшумно, говорить беззвучно; определять настроение по манере шага и понимать с полуслова. теперь же, не в силах постичь лишь сдержанность чувств, начинает грызть свою душу: за наивность, за мнительность; за случившиеся по пустякам драки, казавшиеся правильными; за слезы, не сдержанные, и, если говорить откровенно, за все подряд, до чего умудряется дотянуться. лишь позже, в глубинке чащи, позволяет допустить себя тоже. начинает все чаще выбираться в лес. знакомиться с ним. несмело нести первые дары. поймет позже: лишь ей. примула нагоняет её неотвратимой ночью — как предначертано было юдолью, высечено пророчеством на затянутом илом дне черной-черной топи, и глуп был шторм, покуда позволил страшному сбыться, не утопив ее в море. макушка не противится: она уже принадлежит мраку, она отдала ему свою душу той усыпанной серебром ночью и ничего не может с этим поделать — он заменил ей половину сердечной жилы и волокно в судьбы пряже, она оборвет их, осмелившись, и погибнет, но останавливает не это: лишь нежность к праотцу-лесу и двоеликая кровь, взывающая к луне по праву рождения. пройдя обряд посвящение, становится маковкой — послушницей ночи.
маковка пахнет солоноватой разорванной раной, алыми лепестками, отсыревшей и стылой ночью. маковка не подходит и не подкрадывается — возникает: всполохом на замшелых камнях, заточенным в темнице лепестков пламенем, медной змейкой — темнолесья явью и небылью. проныривает к лохматым соснам, проходит меж ирисовых соцветий, расступившихся перед шагом легким, качнувшихся прикрыть её неясный след. там, в дебрях, оборачивается через плечо, глядя в беззвездную темень кошачьих глаз. мягко клонит могучие ветви лес, шелестом древних тайн укрывая от бед двоих, факты
|
уникальность имени | связь с вами |
имя и внешность менябельны по предварительному обсуждению. изменения в характере допустимы, но с сохранением общего концепта. детали био на вас.