жаль, что в мире сетей она не птица, а мотылёк.

[indent] тринадцать, четырнадцать — шафранные лепестки опускаются на едва вздымающиеся бока и ворона понимает, больше не  чувствует собственного биения сердца.

[indent] лаванда, полынь, чёрная от крови осока — речная пена. 

[indent] тихолапа вносят на чужой спине: с потяжелевшей от впитавшейся воды шерстью, вкраплениями речного песка,  ободранной шеей.  это не может быть он.

[indent] это не он.
[indent] это не он.
[indent] это-

[indent] беззвучный крик застревает поперек горла.

[indent] кошка стискивает зубы, закусывая что-то во рту до вязкой и тёплой соли, покуда под челюстью ещё не лопнул первый шов, а за ним второй, пятый, следующий, обнажая воронью изнанку от подбородка и до ключиц. бросается вперед прежде, чем мутная пелена окончательно собьет тропы.

[indent] ей не рассказывают многого — она давится одними обрывками.

[indent] ей говорят: ему нужен покой. тишина. отдых. не волнуйся, всё обойдется.
[indent] она отчеканивает, что не доставит никаких неудобств.

[indent] тягучая чернота проглатывает солнце — ворона срастается с её контурами и порождает два новых, замерев над объятым сном небом. она не считает часы — только количество рваных вдохов и смятых выдохов, ей не принадлежащих.

виолетта пишет:

и кладет письмо в ящик стола к сотне таких же.

веретено, иголка, черная сказка — виолетта укалывается, но вместо беспробудного сна проваливается в реальность. вороний грай над головой не дает покоя.

низкая дрожь обволакивает гортань терпким и донным илом, песком застревает в голосых связках — стачивает глухое-звериное, сглаживает, обращая смешливым и малозвучным клёкотом последнюю песнь несчастливой птицы, угодившей в проворные смарагдовые пальцы.

земля уходит из-под ног и это почти полёт, и он почти успевает заскучать по бесполезным озябшим крыльям, жмурясь как бы естественно, рефлекторно,  пока хребет вновь не столкнется с промерзшей твердью, и он не вспомнит, почему оторвал их с мясом; расцепив веки в ольховом прищуре, встретит охристое, тёмное, чёрное — тинистой паутиной заместо поддельного неба.

он всматривается — в лукавое, вглядывается — в настоящее.
он улыбается.

с придыханием молвит, растягивая сквозь негромкое озарение:

— ах.
         так вот что это было.

не успевает продолжить сразу: прячет приглянувшийся чешуйчатому зубоскалу лик и наотмашь гребет раскрасневшимися пальцами седое. комья снега, неразбериха, пух, серые-серые перья. сломанные сизые травы, что искалывают прижатую спину. красное солнце на той стороне — отражение. эфемерное, ладонью не отпихнуть. упереться лишь — в щёку ли, в шею — не смотрит, — и ерзать под тяжестью мрака, покуда совсем не выдохнешься.

прикусить почти бережно.

— я просыпался. — слова получаются рванными. он удерживает пальцы на чужих плечах, но возобновлять попытки высвободиться не спешит, обессилено роняя макушку на примятый сугроб. скрипит буднично, едва выдавая клокочущее ехидство: — решил, что тебя сцапал кто-то, но в полудрёме не разобрал деталей и на всякий случай проклял обоих.

мерцает драконье золото.

складываются омутом тихим оголённые мертвые ветки над взъерошенными варновыми кудрями, складываются шорохи детей плеском проклятой речки, вторя чернокнижному слову, щучьей сказке. и хрустящее полотно под лопатками мерещится самым мягким на свете саваном.

— пощади меня, хищная щука.

он прикрывается тенью ресниц.
размывает гудящий поверху ветер лиленыйм голосом:

                                                                      — я взамен тебя расколдую.

что ж ты, милая, глазки спрятала иль не мил? в моем омуте вместо воздуха будет ил. света белого не видать, не гулять во век — ты обещена повелителю бурных рек.